Нет, я не виноват...
Жесткий вариант
Нет, я не виноват, что получилось так, что старший лейтенант Терпилин был мудак. Пусть хоть со всей Москвой гуляла б моя мать, но это – не его собачьего ума! Чтоб зря он не трепал, ему я в морду дал и в сей секунд попал за то под трибунал. А оный трибунал послал меня в штрафбат, чтоб кровью отмывал я все, в чем виноват. До этих самых пор я фронта не видал, поскольку весь наш полк в резерве был тогда. Когда ж через два дня в окоп залезть успел, я понял, что меня не грех уже отпеть. А в скорости уже мне снег к подошвам лип на том на рубеже, что нас с врагом делил. Тела других бойцов рвалися на куски. Летели мне в лицо их теплые кишки. С кишками на глазах секунды я считал, но следующий залп уже нас не достал. Мы вышли из огня, и все пошло на лад, покуда враг менял прицелы на стволах. Добег я до траншей, ругаясь на бегу, а дальше – хоть пришей, а вспомнить не могу. Лишь, воротясь назад, зазря пытал других, зачем на мой приклад налеплены мозги? Смотрели все у всех, кто ранен, как и где… Один я, чем на грех, был даже не задет. Но капитан Смирнов решил вопрос легко – сказал: «ты ранен в нос!» и съездил кулаком. Потом собрали строй и опер объявил, что каждый грех, мол, свой, отмыл и перемыл, что, значит, мы чисты, как горная вода – пойдем теперь, кто – в тыл, а кто – еще куда… А в этот самый час, что шел в атаку я, враги прорвали нас там, где мой полк стоял. Полк дрался зверя злей, за жизнь родной земли. Никто не сдался в плен. Все честно полегли. В штабах чесали плешь, со мной теперь быть как, поскольку, хоть зарежь, а нет того полка! И я попал в обоз и вот, теперь живой. Жаль только, что мой нос с тех самых пор кривой. Смягченный вариант Нет, я не виноват, Ни на мизинец в том, что старший лейтенант Терпилин был скотом. Зачем про мать мою такое говорить, что я врагу в бою не смог бы повторить? Чтоб так не говорил, ему я в морду дал и тут же угодил за то под трибунал. А оный трибунал послал меня в штрафбат, чтоб кровью отмывал я все, в чем виноват. До этих самых пор я фронта не видал, поскольку весь наш полк в резерве был тогда. Когда ж через два дня в окоп залезть успел, я понял, что меня не грех уже отпеть. А в скорости уже мне снег к подошвам лип на том на рубеже, что нас с врагом делил. Тела других бойцов рвало как ветром дым, и било мне в лицо горячим и густым. Не вытерши глаза, секунды я считал, но следующий залп уже нас не достал. Мы вышли из огня, и все пошло на лад, покуда враг менял прицелы на стволах. Добег я до траншей, ругаясь на бегу, а дальше – хоть пришей, а вспомнить не могу. Лишь, воротясь назад, зазря пытал других, зачем на мой приклад налеплены мозги? Смотрели все у всех, кто ранен, как и где… Один я, как на грех, был даже не задет. Но капитан Смирнов решил вопрос легко – сказал: «ты ранен в нос!» и съездил кулаком. Потом собрали строй и опер объявил, что каждый грех, мол, свой, отмыл и перемыл, что, значит, мы чисты, как горная вода – пойдем теперь, кто – в тыл, а кто – еще куда… А в этот самый час, что шел в атаку я, враг фронт прорвал у нас там, где мой полк стоял. Полк дрался зверя злей, за жизнь родной земли. Никто не сдался в плен. Все честно полегли. В штабах чесали плешь, со мной теперь быть как, поскольку, хоть зарежь, а нет того полка! И я попал в обоз и вот, теперь живой. Жаль только, что мой нос с тех самых пор кривой. |